Не секрет, что в списках сирийских боевиков ИГИЛ* нередко мелькают имена выходцев из Казахстана и Кыргызстана. О некоторых из них сообщается и в документах сирийских спецслужб.
Об истоках проблемы террористической миграции в Казахстане и Кыргызстане, о путях комплексного противодействия этому явлению рассказал глава Евразийского аналитического клуба Никита Мендкович.
Почему в последние годы обострилась эта проблема? Как получилось, что международный террористический трафик охватил и те страны, которые входят в ЕАЭС и ОДКБ?
Никита Мендкович: Ситуация с террористической миграцией обострилась во всем мире после начала так называемой «арабской весны». После того как в странах Северной Африки и Ближнего Востока возникли территории, контролируемые радикальными исламистами, прежде всего террористической группировкой ИГИЛ в Сирии, ситуация стала осложняться. Потому что, во-первых, у их единомышленников по всему миру появилось место, куда ехать. Во-вторых, в отличие, например, от отрядов боевиков в Афганистане, у ИГИЛ была постоянно контролируемая территория, куда можно было приехать, привезти с собой семью, захватить там постоянное жилье и, соответственно, жить более или менее стабильно в рамках «симпатичной» и единой экстремистской идеологической системы.
Поэтому поток террористической миграции в эти годы сильно вырос. Это, подчеркну, было не только в странах СНГ. С массовой террористической миграцией столкнулись, например, страны Западной Европы — Германия, Франция и другие. То есть проблема общая и системная.
Какую роль может сыграть ОДКБ в борьбе с этим явлением?
Никита Мендкович: ОДКБ — преимущественно военный альянс, который занимается защитой рубежей и, соответственно, отражением конвенционных военных угроз. Его инструментарий на текущий момент заточен преимущественно под это. Что прежде всего делает ОДКБ для борьбы с терроризмом? Во-первых, создает коллективные силы оперативного реагирования, которые должны помогать странам-участницам в случае проникновения на их территорию. Во-вторых, по линии ОДКБ оказывается поддержка в защите рубежей с нестабильными государствами. Например, защита рубежей Таджикистана с Афганистаном. И в рамках двусторонних отношений с Москвой, и в рамках отношений с ОДКБ оказывается поддержка в борьбе с этой угрозой.
Кроме того, ОДКБ поддерживает форматы по борьбе с наркоторговлей (которая является одним из основных источников доходов международных террористических организаций), а также по борьбе с нелегальной миграцией. Ведь по каналам нелегальной миграции зачастую на территорию стран ОДКБ из стран дальнего зарубежья проникают боевики.
Что касается собственно контртеррористической работы по линии спецслужб, на текущий момент за это отвечает Антитеррористический центр СНГ, в который входят в том числе представители специальных служб ОДКБ. Насколько я знаю, обсуждается также вопрос создания аналогичного консультационного органа по линии ОДКБ — Совета глав разведок. Возможно, появятся и дополнительные форматы внутри ОДКБ.
Пять лет назад вы в своих статьях о терроризме в Казахстане и Кыргызстане обращали внимание на статистику не только привлеченных к ответственности, но и выявленных, профилактируемых экстремистов…
Никита Мендкович: Государства СНГ и государства ОДКБ имеют разную нормативную базу. В связи с этим состав преступления, за который можно человека арестовать и покарать, начинается в разные моменты времени для различных стран. Например, в Узбекистане криминализовано (то есть запрещено и преследуется законом) уже хранение и ознакомление с экстремистскими материалами. А в России и Казахстане официально карается по закону только распространение таких материалов. То есть, условно говоря, в Узбекистане человек, который посмотрел фильм террористической группировки ИГИЛ «Звон мечей», может подвергнуться уголовному преследованию. В России же он еще не совершил чего-то, что преследуется по закону.
Поэтому те, кто еще не набрал состав преступления, могут быть только профилактированы спецслужбами. По закону их нельзя арестовать. Собственно говоря, этим обусловлены многие случаи, когда не была предотвращена террористическая миграция.
Если человек выезжает в Сирию, то до тех пор, пока он официально не признается, что намерен там участвовать в войне или в совершении террористических актов, с ним формально по закону ничего сделать нельзя. Его можно предупредить об уголовной ответственности. За ним можно начать следить, начать его оперативную разработку. Но арестовать и посадить его нельзя. Потому что, подчеркну, по законам России и Казахстана это не запрещено. Событие преступления, когда человек начинает совершать противоправные деяния, наступает только уже на территории Сирии. И здесь возникают определенные проблемы с арестом этого человека, который находится на контролируемой боевиками территории. И, собственно говоря, преследование становится возможным только по мере восстановления контроля над этой территорией легальным правительством, официальным Дамаском.
А какие можно назвать показательные примеры антитеррористической деятельности в рамках ОДКБ? Что, по вашему мнению, необходимо сделать для дальнейшей слаженной работы в этом направлении?
Никита Мендкович: Как я упомянул выше, сегодня, по нормативным документам, которые подписаны в рамках ОДКБ, организация не заточена под полицейскую работу против терроризма как такового. Сейчас есть собственно необходимость расширения этой нормативной базы. Но пока просто еще не подписаны все документы, не хватает консультационных органов, которые бы этим занимались.
Многое делается по линии антитеррористического центра СНГ. И там в полицейской работе результаты очень большие. Прежде всего, это создание единых баз данных, обмен информацией о выехавших за рубеж экстремистах, что позволяет как минимум установить достаточно быстро тех, кто пытается вернуться домой из горячих точек. Россия в рамках этого формата активно помогает всем странам СНГ и странам ОДКБ в том числе, поскольку основной поток оперативной информации из Сирии идет, естественно, в РФ, в силу активного сотрудничества спецслужб.
Что же касается результатов ОДКБ, можно привести прежде всего успехи в борьбе с наркотрафиком, который является одним из основных источников дохода террористических группировок. Речь о «Талибане»* и ИГИЛ, занимающихся контрабандой наркотиков через Центральную Азию и, более того, пытающихся использовать существующий контрабандный маршрут для создания криминально-террористических ячеек на всем их пути.
За последние годы удалось благодаря поддержке ОДКБ и Москвы сократить уровень трафика наркотиков через Таджикистан, через Центральную Азию. Это подтверждается и таджикскими, и российскими данными. Это подтверждается данными ООН. Более того, это привело к тому, что поток наркотиков на других направлениях, в том числе через Ирак на запад, несколько увеличился. Таким образом, можно говорить о том, что ОДКБ удалось поставить заслон терроризму, который пытается проникнуть в регион с наркотрафиком, не дать террористам заработать дополнительные деньги и не дать использовать криминал для укрепления на территории стран Центральной Азии.
Подчеркну, это не говорит о том, что угроза полностью устранена. Работать надо продолжать, потому что, к сожалению, сами истоки наркотрафика не ликвидированы. Он как вода. Если мы не будем укреплять дамбу, то вода может найти дырку и начать снова — с нарастающим потоком — проникать к нам.
Помимо этого, я считаю, что остро необходимо развивать форматы в рамках ОДКБ по борьбе с терроризмом по линии спецслужб. Создать профильный совет, подписать профильные соглашения.
Если составлять социально-психологический портрет террористических эмигрантов из Казахстана и Кыргызстана, то какие отличительные особенности можно выделить?
Никита Мендкович: Определенные отличия есть. Общие выводы следующие.
В принципе, большая часть террористической эмиграции — это мужчины до 35 лет (к сожалению, часто успевшие обзавестись семьей), у которых по тем или иным параметрам, как они сами считают, не сложилась жизнь. Это субъективный критерий. Большинство из них не находится в состоянии нищеты. Они имеют ту или иную работу. Или, во всяком случае, у них есть возможность найти какой-то заработок. С голоду они и их семьи не умирают. Но они считают, что их жизнь не сложилась, и винят в этом существующую систему.
На это их часто ловят вербовщики. Они говорят: «Да, у тебя всё плохо, и в этом виновата система, которая не соответствует нашим представлениям. У нас вот всё правильно, по нашему прочтению священных писаний. Приезжай к нам, и здесь ты зацветешь». Это стандартная формулировка. Зачастую такому обращению предшествует какой-то жизненный кризис.
Там бывают совершенно разные ситуации. Есть пример, когда человек ушел к террористам после того, как у него сорвалась спортивная карьера из-за травмы. Он не смог после этого восстановиться, не смог вернуться в профессиональный спорт и попался экстремистам. Был завербован и уехал за рубеж.
Бывают случаи, когда человека выгнали из учебного заведения. Он не смог получить там среднее специальное или высшее образование, понял, что сталкивается с перспективой неквалифицированного труда, и стал в этой ситуации винить всех, кроме себя.
Есть более тонкие ситуации. У человека нет проблем с работой. Но, как бывает в условиях Казахстана или Кыргызстана, он заключил брак не по любви, а просто потому, что сговорились семьи. Живет, никакого развития и перспектив не видит. Для счастья ему этого не хватает. И человек начинает искать себя. В таком состоянии люди сплошь и рядом становятся добычей тоталитарных сект. Или начинают пить, употреблять наркотики.
Собственно говоря, террористическая миграция в нашу эпоху — это просто еще одна из форм реакции на депрессивное состояние или психологический кризис. Раньше люди пили, употребляли наркотики, происходил какой-то бытовой криминал, думали уйти в тоталитарную секту. Сейчас появляется новая опция: уход к террористам. Тем более что террористы работают очень активно, вербуют людей через Интернет, массово просеивают целевые категории молодежи. И определенная часть народа им попадается в психологически уязвимом состоянии.
Наконец, я бы хотел подчеркнуть: при всём, что мы говорим о психологическом портрете, это не означает ни в коем случае, что люди, которые уезжают в «террористическую командировку», освобождены от ответственности. Это взрослые люди, которые являются медицински вменяемыми, которые в принципе понимают, что вокруг происходит. Они все вполне понимают, что едут для участия в преступной деятельности. Они все прекрасно знают, что собираются присоединиться к террористической организации, запрещенной в их стране.
Да, у них есть там какие-то побудительные корни, мотивы, бывают какие-то ситуации, которым можно посочувствовать. Но если человек в результате какого-то жизненного кризиса становится убийцей, преступником, этот жизненный кризис не делает его невиновным. Мы лишь можем говорить о том, как минимизировать число подобных ситуаций. Теми же, кто стал частью террористической миграции, должны заниматься спецслужбы и суды, их нужно преследовать по закону.
В материалах расследований, проведенных сирийскими спецслужбами, обращают на себя внимание ответы джихадистов, выходцев из бывших советских республик, на вопросы об их доходах. Некоторые из них говорят, что получали в Сирии 35 долларов в месяц, другие называют суммы порядка 200 долларов. Они скрывают истинный уровень оплаты или их действительно держали на голодном пайке? Возможно, они следуют инструкциям, какие цифры называть на допросах, чтобы не обвинили в наемничестве?
Никита Мендкович: Здесь очень тонкая ситуация. Нужно критически относиться к тому, что заявляют боевики, попавшие в органы правопорядка. Я не знаю, есть ли какая-то централизованная подготовка или просто там в большинстве люди, так сказать, прошаренные. Но часто террористические мигранты на допросах максимально стараются представить себя как людей, выехавших из своих стран без цели участвовать в насильственных действиях. То есть кого ни спроси, он утверждает: «А я ехал готовить… А я ехал строить… А я ехал просто жить…»
Второй момент: они всячески стараются говорить так, чтобы максимально плохим выглядело их жизненное положение до отъезда, что может послужить, с их точки зрения, смягчающим обстоятельством. То есть человек уехал от безысходности и нищеты.
Зачастую они склонны прибегать к подобным формам самозащиты.
По моим впечатлениям, подавляющая масса этих людей прекрасно осознавала, что едет на войну и едет воевать. Даже если исходить из того, как работают вербовщики. Основной видеоконтент, предоставляемый вербовщиками, — это сцены боев. Людям говорят: вот как мы здорово воюем, и мы едем на войну. Подчеркну: среди потенциальных активных террористических эмигрантов практически нет психически больных людей или умственно неполноценных. Поэтому все прекрасно понимают: их приглашают на войну. И они понимают, что едут убивать
Что касается именно заработка, надо отметить: на территории, контролируемой ИГИЛ, те, кто присоединялся к отрядам боевиков, получали определенный набор льгот. Прежде всего это предоставление жилья. Нередко это какие-то частные дома на контролируемых территориях, присвоенные методом самозахвата. На момент отъезда почти всем обещали свой частный дом, трофейную машину и тому подобное. Естественно, это не всегда соблюдалось. Но тем не менее такие обещания давались.
Кроме того, давались обещания обеспечить учебу их детям, если они с ними приедут, в исламизированной школе. И это частично соблюдалось, для того чтобы готовить молодую поросль, новых террористов. Это сейчас как раз является серьезной проблемой. Потому что детей принципиально нельзя привлечь к ответственности, в особенности когда их родитель-фанатик вывез на территорию, контролируемую террористами. С детей ничего нельзя спросить по закону. С другой стороны, эти дети зачастую оказываются уже носителями террористических идей, заразившись ими в детстве и от родителей, и в соответствующих местах обучения и подготовки.
Подчеркну главную мысль: подавляющая часть тех, кто решил выехать в горячие точки и присоединиться к террористам, субъективно считали, что их жизнь на родине не сложилась, что они находятся в определенном социальном тупике. Либо они столкнулись с каким-либо жизненным крахом, большой жизненной неудачей, либо просто чувствуют какую-то жизненную пустоту, которую не в силах чем-то заполнить. И вместо алкоголя и наркотиков они под влиянием вербовщиков как ответ, как реакцию выбирали террористов.
В ИГИЛ некоторые выходцы из бывших советских республик, в частности с Кавказа, выбились в идеологические лидеры…
Никита Мендкович: Были и другие примеры. Небезызвестный Халимов, командир ОМОНа из Таджикистана, который стал военным министром ИГИЛ.
И казахские имена фигурировали. Так, идеолог-толкователь Абу Усама (Абу Дунья) Казахи и его некоторые постсоветские «коллеги», вышедшие уже на первые роли, были обвинены в ереси и объявлены врагами халифата…
Никита Мендкович: Прежде всего, эта не последняя роль уроженцев СССР и СНГ связана с тем, что в их странах с советских времен была сильная система всеобщего среднего образования. В России оно пострадало меньше от последовавших реформ, в Казахстане — больше. Но тем не менее у любого человека, который с постсоветского пространства приезжал, как минимум была базовая грамотность на своем родном языке. На протяжении как минимум восьми-девяти лет его пытались чему-то учить. Это уже вырабатывает определенный навык изучения, привычку к чтению книг.
Более того, многие из террористических мигрантов как минимум служили срочную службу в армии. Что опять-таки дает какие-то базовые навыки, полезные в условиях боевых действий. Я понимаю, что в том же Казахстане далеко не идеальная военная подготовка. Но тем не менее человек, который худо-бедно послужил в армии какое-то время, знает больше, чем человек, который в ее сторону даже не смотрел.
И значит, у этих кадров есть больше шансов выдвинуться по иерархической лестнице террористов. Хотя бы потому, что их потенциальные соперники — это уроженцы стран Ближнего Востока, во многих из которых хуже и менее распространена система образования. Да, зачастую выходцы с Ближнего Востока лучше знают арабский язык. Но они получили худшее образование. Они не затратили восемь-девять лет на попытки выработать умение учиться, определенную культуру мышления. Поэтому выходцы с постсоветского пространства в таких условиях имеют запас определенного преимущества.
Опять-таки замечу, что может идти речь и об определенной взаимовыручке. Ведь выехали более пяти тысяч человек с постсоветского пространства. Все они понимают русский язык. Им легче друг с другом коммуницировать. И возникает взаимовыручка, способствующая продвижению. Зачастую они руководствуются вполне практическими вещами: им удобней между собой общаться. Они считают, что их соотечественники лучше подготовлены и образованны, чем арабы. И, соответственно, своих начинают продвигать по службе. И так вплоть до высших эшелонов.
Другое дело, что там есть и конкурентная борьба вокруг этого. Более того, я слышал о жалобах террористических эмигрантов на то, что как раз выходцев с постсоветского пространства в некоторых отрядах и группировках зажимают, не дают им подниматься. Но это именно момент местнической борьбы. Этнические группировки, этнические сообщества борются за контроль над террористической организацией. Ничего, в общем-то, нового…
А как выстроен маршрут террористической эмиграции из Казахстана и Кыргызстана?
Никита Мендкович: Зачастую маршрут существует следующий. Люди выезжают в Россию, оттуда — в Турцию, где незаконно пересекают границу с Сирией. Это наиболее распространенный маршрут проникновения в Сирию. Сейчас основным районом пребывания международных террористов стала провинция Идлиб, которая территориально близко расположена к Турции.
Бывают другие маршруты. Особенно после того, как в Сирии ситуация стала сложнее. Увеличилось число случаев, когда люди пытаются выехать в Афганистан. Есть и такие примеры. Люди ранее выехали в Сирию, участвовали там в войне на стороне террористов, на родине находятся в розыске. И они пытаются незаконно вернуться в свою страну. Проникая в Афганистан, а потом переходя границу с Таджикистаном, они пытаются какими-то пешими контрабандными тропами проникнуть к себе домой. Известен, например, в Кыргызстане случай, когда подобным образом на территорию страны проник вербовщик (был судебный процесс сравнительно недавно) с заданием создать террористическую ячейку у себя на родине.
А китайский опыт, как купировать уйгурский фактор, может иметь прикладное значение для стран Центральной Азии?
Никита Мендкович: Это абсолютно неуместная аналогия. В китайском случае терроризм, экстремизм распространены среди этнического меньшинства — уйгуров. В особенности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. И, соответственно, Китай воздействует не столько на потенциальную аудиторию экстремистов, сколько на само уйгурское общество. Это сеть лагерей перевоспитания, жесткие полицейские меры в этом районе, которые вызывают довольно большую критику со стороны многих государств. Для этой критики, в принципе, есть некоторые основания.
Самое главное: это вызывает большую неприязнь и в Казахстане, и в Кыргызстане. Потому что, во-первых, в этом регионе есть этнические казахи и киргизы, которые тоже попадают под эти мероприятия. Во-вторых, уйгуры воспринимаются как родственный народ и какие-то акции против них вызывают понятный протест.
Я считаю, что, наоборот, для Казахстана и Кыргызстана более ценным является опыт России на Северном Кавказе, где за последние 20 лет удалось побороть массовый терроризм. Мы помним, что в регионе было огромное террористическое подполье. Целые регионы контролировались террористами. Были возможны массовые атаки отрядами до двух сотен боевиков. И путем правильного сочетания полицейских, военных, профилактических, воспитательных, социальных мер эту ситуацию в конечном итоге удалось переломить.
Также, я полагаю, нужно этот опыт учитывать Казахстану и Кыргызстану. Нужно более активно сотрудничать с представителями и силовых структур, и мусульманских организаций. Потому что ряд из них показали свою очень высокую эффективность в борьбе с экстремизмом и терроризмом. Например, можно упомянуть духовное управление мусульман Северной Осетии. Они оказались на передовой идеологической борьбы с терроризмом, первыми выступили с заявлением против ИГИЛ и сделали всё, чтобы минимизировать террористическую угрозу на своей территории.
Этот опыт, в том числе идеологический, нужно перенимать Казахстану и Кыргызстану, где зачастую духовные лидеры ведут работу крайне неэффективно. Можно вспомнить недавнюю ситуацию в Кыргызстане, где руководство духовного управления было арестовано за хищение денежных средств, которые предназначались для обеспечения хаджа, и за попытку дать взятку местным спецслужбам, чтобы они закрыли глаза на эти хищения.
Пять лет назад в своей статье вы упоминали такую казахстанскую статистику: только в Актюбинской области на учете в качестве салафитов стояли более полутора тысяч человек, а около сотни из них числились склонными к терроризму (являясь потенциальными джихадистами). А почему это проявилось именно в Актюбинской области?
Никита Мендкович: Ситуация в Казахстане довольно сильно меняется. Спецслужбы Казахстана не очень активно публикуют статистику, особенно в региональном разрезе, поэтому судить приходится с некоторой осторожностью. Известно, что в ряд регионов, включая Западно-Казахстанскую область, Актюбинскую область, экстремизм проник с эмигрантами из стран юга Центральной Азии, где на тот момент безработица была гораздо выше, чем России и Казахстане. И в Казахстан оттуда ехали и сейчас едут люди. Часть из них как раз приносили с собой радикальные идеи. Многие приезжали, чтобы вести вербовочную работу. И так исторически сложилось, что там было довольно активное террористическое подполье.
Однако я не могу поручиться, что за последние пять-шесть лет ситуация там не изменилась довольно сильно.
- Запрещенные в РФ террористические группировки
